Чемпионат четвёртый (1962) 32 страница

Возвращалась лихорадка. Простыни становились горячими, я раскидывался. Огромные часы распластанно-медленно проползали через меня, пробуя мою волю. Иногда отчаяние застревало в груди, но я знал: я сильнее, оно отступит. И оно отступало. Все дело было в том, что я был сильнее. Как бы ни душили отчаяние, тяжкие прозрения будущего, я все равно был сильнее.

А в окна уже намывались серые краски рассвета.

И будущие тяжести, и ненаписанные страницы, и вся жестокая требовательность людей - уже овладевали мной. На Востоке говорят: "Месть может состариться, но она не умирает". Я как-то не заметил, чтобы она старилась. Мне ничего не забывали. Мстили за сопротивление несправедливости.

Вы, кто метил клеветой и ненавистью меня и всех, кто смел иметь свое мнение (вспомните Герцена:

"Речь - дерзость, лакей никогда не должен говорить!" А кто мы для всего этого племени хозяев наших жизней-безгласные исполнители, "винтики"),-слышите, я ни в чем не раскаиваюсь, не беру назад ни единого своего слова, не отказываюсь ни от одного своего шага. Я презираю вас как трутней, как зло и несчастье моей Родины.

"Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела".

Глава 201.

Я все равно оказывался сильнее судьбы. После Стокгольма решил: Олимпийские игры-это конец великой гонки для меня, как не дорожить каждой тренировкой.

Тогда, после Стокгольма, навестил меня дома, глянул на тренировки, вежливо и рассудительно побеседовал Хайнц Шеве - московский корреспондент западногерманской газеты "Ди вельт". И напечатал очерк.

"Самый сильный человек в мире.

Самый сильный человек в мире тренируется ежедневно... в армейском спортивном зале на Ленинградском шоссе (нет, в ежедневных тренировках не было надобности, да мы их и не осилили бы, ведь тренировались без восстановителей силы.- Ю. В.). В это время к окнам зала прилипают московские мальчишки. Открыв рты, они мечтают о том, чтобы стать такими же, как Юрий Власов.

Юрий Власов как раз мучается с весом 225 кг. Штанга сгибается под тяжестью веса, который раз за разом, четыре раза подряд поднимается на уровень груди. Прежде чем ступить на помост, он осторожно снимает роговые очки и кладет на подоконник. В этот момент он лишь тяжелоатлет Юрий Власов.

После того как он опускает штангу на помост, он тотчас же спешит надеть очки, в тот момент снова превращается в профессора Юрия Власова.

В этом атлетическом теле соединилось невозможное. Кто может предположить в самом сильном человеке мира знатока певчих птиц? Кто поверит, что будучи лучшим тяжелоатлетом земного шара, он одновременно является дипломированным инженером, офицером Советской Армии в чине капитана, что он часами способен вести дискуссии о Ницше, Шопенгауэре, Канте и Гегеле (вот Гегеля читал так ничтожно мало, что не осмелюсь и заикаться.-Ю. 5.)? Кто поверит в то, что обладатель самых сильных бицепсов является истинным знатоком литературы?

Для Юрия Власова нет ничего невозможного. И самое удивительное при этом то, что все это он считает совершенно естественным.

Дома в своей квартире на 5-й улице Октябрьского поля (ныне улица маршала Рыбалко.-Ю. В.} -д. 20, кв. 62 - он держит пятнадцать различных видов певчих птиц. Юрий Власов знает лучшие соловьиные места вокруг Москвы. На своей "Волге" он выезжает весной и слушает соловьиные концерты. Я думал, что назову ему неизвестное место между Баковкой и Переделкином (между дачей маршала Буденного и могилой Пастернака), но, оказывается, это место Юрию Власову известно давно.

Работу Ницше о Заратустре Юрий Власов изучил серьезно. Для него Ницше фаворит среди философов (не фаворит, конечно, я примеривался к его манере письма.-/О. В.). Не произвело ли на него при этом понятие "сверхчеловека" особое впечатление? Власов нерешительно пожимает массивными плечами - быть может...

Кроме литературы и соловьев Юрий Власов любит еще и Наташу (слава богу, хоть после литературы и соловьев.- Ю. В.).

Наташа, его жена, молодая впечатлительная художница. Однажды совершенно случайно, в поисках новых мотивов, она пришла на соревнования московских штангистов. Она нашла супруга и отца, гордящегося своей четырехлетней дочерью Аленой.

"Я никогда не беру дочь на соревнования",- говорит Юрий Власов.

Девочка не имеет представления о том, что ее нежный отец - самый сильный человек в мире и что он поставил перед собой цель: в три захода взять 575 кг и выиграть золотую медаль на Олимпийских играх в Токио.

Как должен жить человек, осуществляющий такие замыслы? Юрий Власов не употребляет спиртных напитков и не курит... "Сласти?.. Да, иногда, но я не большой их любитель". Он ест то, что готовит ему Наташа...

Его тренер - Сурен Богдасаров. Ему сорок три года, в молодости он был мастером спорта СССР в легком весе.

У тренера специальный дневник, в котором отмечаются все нагрузки. Каждое упражнение, каждый вес фиксируются с датами. "Штангисту нужно обладать большим опытом,- считает Юрий Власов.- Нужно знать, на что ты способен. Однако же, пока ты это поймешь, неизбежны ошибки, разочарования, даже срывы".

Власову не удалось избегнуть травм. Растяжения связок были самыми легкими испытаниями в ряду "болезненного" опыта. Его левое колено всегда туго забинтовано, как и запястья.

Совместно с тренером Юрий Власов разработал программу, которая самое позднее через два года позволит ему достичь такой формы, чтобы он смог взять 600 кг в троеборье. Еще недавно вес в 500 кг слыл среди штангистов сказочным.

Юрий Власов уверен в себе: "600 кг я возьму через два года точно, а может быть, и раньше". Этот вес превышает в 4,5 раза его собственный (Власов весит под 135 кг). Этот будущий груз, который принес бы честь Геркулесу, требует строгого режима. Даже в день, когда ему исполнилось 28 лет,- 5 декабря - Юрий Власов тренировался как всегда. После тренировки он сказал:

"Это доставляет мне удовольствие...""

Глава 202.

Серия перетренировок, связанных с экспериментами, позволила решить ряд задач - ведь без ошибок нет эксперимента, ошибка - в природе опыта. Однако перетренировки опять вывели меня из строя к лету 1963 года. Я не вмещал заданную работу, путался в кажущейся простоте. И все же именно эксперименты, освоение новых приемов позволили мне утяжелять рекорды страны и мира в дотоле невиданных масштабах - на многие десятки килограммов, не прибегая к наеданию собственного веса (я прибавлял вес мышечной массой, неизбежной при такой работе). Богдасаров противился тренировкам эксперимента, видя, что с новой силой я теряю и здоровье. Он считал, что я перенасыщен силой, что я и без того природно очень силен и этого с лихвой хватит на мой спортивный век.

Окончание одного этапа всегда знаменует начало нового. Тренер и я определили ближайшие и дальние цели: жим-200 и 210 кг, рывок-180 и 200 кг, толчок- 220 и 230 кг.

С первых же тренировок после чемпионата мира я стал врабатываться в новый стиль выполнения рывка - "низкий сед". Я знал: никто в мире не проделывал подобное, ведь десятилетний навык почти неистребим. И вот за какие-то месяцы закрепить навык, довести до автоматизма. Риск, конечно, ведь я отказывался от прежнего движения, терял сноровку, делал его непригодным. А новое? Успею ли? Ведь его нужно выгонять на рекордные веса.

Я тренировался исступленно. В свою исключительность я не верил. Я же видел, сам вынес - при определенных физических данных все решают работа... и готовность ни во что не ставить свое благополучие.

Оценивая прошлое, я должен признать тот печальный факт, что за право вести тренировки сообразно своим взглядам, иметь на эти тренировки и выступления свой взгляд я заплатил нервным расходом никак не меньшим, чем от самих этих тренировок и выступлений. Нелепо? Глупо? Но это так. Преодоление сопротивления среды, которая по своему назначению как раз должна была обеспечить эти тренировки, обходилось не меньшим расходом нервной энергии, чем сами эти тренировки. Нечего и говорить, каким дополнительным бременем это ложилось на нервную систему. Я только озирался: откуда еще будет удар?..

Спорту достались усталые мышцы, усталые нервы - я обязан был решать задачи и в литературе. Не будет другого времени. И вообще жизнь складывалась не гладко. Для гладкой жизни нужно следовать решениям, а не искать...

В романе "Теперь ему не уйти" норвежского писателя Юхана Боргена сказано:

" - Закон? - переспросил я с любопытством.- О каком законе ты говоришь, Лео?

- Это закон служения. Кто хочет жить долго, должен служить..."

Я должен был все время делать новое дело - иначе движение невозможно. Тут не смиренное служение, а взламывание всех прежних отношений едва ли не во всем, в противном случае в тебе погибнет атлет.

И быть другим я просто не мог. Я ни в чем не сочинял себя. Я жил, другой жизнью не мог жить, это было бы противоестественно. Я согласен: это принято называть непрактичностью, неуживчивостью, заносчивостью... Пусть.

Но я и шага не ступил бы вперед, будь я другим.

Смирение, служение - это для проторенных путей, это ради желудка, это испытанная чиновничья лямка.

Не иметь ничего своего.

Нет, этот хлеб я не могу жевать.

Я верил, исповедовал: каждый человек-это значимость. Ценность и достоинство не зависят от впаенности твоего имени в газетные строки. Я всю жизнь прикладывался к живительности слов Уитмена: "Каждый из нас безграничен".

Нет, я не тренировался, я не выигрывал чемпионаты - я пробовал жизнь: это фальшивое или не фальшивое?

Глава 203.

Мне всегда казались болезнью, ложью, малодушием знания без практического приложения. Впервые я остро это осознал, набредя, нет, не набредя, а обрезавшись словами Гете: "Впрочем, мне ненавистно все, что увеличивает мои познания, не призывая меня вместе с тем к деятельности, не переходя непосредственно в жизнь". Разве не ложь - знать, узнавать, познавать и существовать вне этого знания и опыта? Накопление знаний, культуры всегда представлялось мне материалом, инструментом для организации жизни на более достойных началах.

Глава 204.

Наше поколение пришло в сборную, когда тренировались примерно так. Тренер спрашивал спортсмена:

"В прошлый раз толкали?.. Тогда сегодня - жим и рывок, потом поделаешь тягу. Устал от тяг?.. Давай тогда жим широким хватом.." Никакого учета объема работы, никакого анализа и попыток математически определить выход и направление работы. А уж о расчетах тренировок, тем более на месяц и год, и в помине речи не было. Тут многое помог осознать Матвеев.

Опыт, ошибки, срывы... Все было не напрасно. И ошибки - я тоже превращал их в силу. Туже, туже затягивался узел умения, мастерства. Я работал над силой по заданному рисунку. Конечно, я осознавал ничтожность и примитивность добытого, но на том месте, которое занимало понимание силы наших дней, это было уже знание.

И я действительно начинал понимать душу силы, справедливость силы - быть сильным духом. Это от природы тех, кто ищет свои шаги, кто неподкупен, кто видит в жизни не случайность, не прихоти случайностей, капризы судьбы, а железной волей выковывает свою судьбу. Тот самый сильный, кто ни на кого не полагается. Я и не заметил, как утратил высокомерие первых лет выступлений, когда стыдился быть атлетом.

Я уже с гордостью нес умение подчинять силу. Нет, одной страстной любви к спорту и силе недостаточно. Без такой же огненной веры в себя никому и никогда не стать атлетом в высшем значении этого слова.

Стать одним из тех, кто, не дрогнув, пробует прочность жизни на излом, чтобы верить в себя и людей, чтобы никогда никого не предавать...

Увы! Ты истощишь свой дух над письменами,

Их смысл утерянный толкуя вкривь и вкось...

Нет, огненной верой, от которой тесно жизни, сплавить страсть и дело, слова и действие...

И для меня всегда священ тот,

Кто - бог или герой - взойдет

На дальнем горизонте поколений;

Кто, словно радуги чудесный свод,

Поднимется среди владений

Вражды, страданий и лишений..

Хоть мудрецы еще под мертвый шум цитат

Истолковать хотят

Отжившей догмы лепет...

Верхарн. "Деяние"

И во веки веков: пока жив человек - ничто для него не поздно...

Глава 205.

В декабре, на прикидках, я вплотную подступил к мировому рекорду в рывке. Я был неустойчив, зыбок в конструкциях нового стиля, работал коряво, но даже при несовершенствах владения новым стилем сказались все выгоды. Теперь о результате 180 кг в рывке мы с тренером заговорили открыто, не стесняясь свидетелей.

Всего два месяца понадобилось для освоения нового стиля - это достижение из высших.

Я энергично разрабатывал связки. Это упражнение требует змеиной гибкости и совершенной точности. Я одомашнивал это упражнение. Почти каждую тренировку сводил к зубрежке частей упражнения. Любые технические достижения тогда есть оружие, когда они в бессознательности выполнения, когда думаешь не о том, как их сложить, а о силе, которую надо вызвать. Не просто яростно взметнуть тяжесть, а, чередуя напряжения, превратить ее в послушность мышц. Не может быть победы на мышцах, скованных напряжением. Есть сознательность включения и выключения мышц, сознательность определенных усилий, искусство слышать все мышцы, искусство перебирать мышцы, настраивать нужные.

Глава 206.

Наступало время жатвы силы.

Все заветное, все невозможное, что казалось вымыслом, несбыточным, опыт и труд превращали в реальность.

Я выходил к черте шестисот килограммов. Оставалось прибавить к лучшим результатам в каждом из упражнений троеборья по пять килограммов - и я ложился на заколдованную черту силы. И за какое время совершен этот проброс - каких-то три-четыре года! А ведь только от 400 до 500 кг в сумме троеборья атлеты шли без малого почти четверть века. И все усилия раскладывались на поколения. Выбывал один - начинал приручать "железо" другой...

Мангер, Дэвис, Шемански, Хэпбёрн, Эндерсон...

Я всегда был осторожен с прогнозами. Знал: сила каверзна. Падение может ждать тебя и на последнем шаге. Но тогда, с Хайнцем Шеве, я впервые открыто заговорил о шестистах килограммах. После того как освоил новый стиль рывка и на тренировках начал выкатывать наверх, и без натуги, веса, близкие к мировому рекорду, я утратил прежнюю скупость на слово. Теперь она даже мешала, лучше даже подстегивать себя словом. Главное препятствие преодолено. Ведь в рывке сосредоточивалась прежде невосполнимая потеря килограммов. За результатами вспомогательных упражнений я уже видел цифры, из которых складывалась рекордная сумма. Я выходил из нее - уже ничто не могло удержать меня.

Поэтому я и сказал Шеве: шестьсот - они скоро будут моими.

Да, шестьсот!

Мне по душе два откровения Эразма Роттердамского: "Другим, чем какой я есть, быть не могу", "Люди, поверьте мне, не рождаются, а формируются".

И еще я помнил запись в дневнике 17-18 ноября 1853 года Л. Н. Толстого: "Ничто столько не препятствует истинному счастью... как привычка ждать чего-то от будущего".

Волей подчинять обстоятельства и судьбу!

Чемпионат шестой (1964)

Глава 207.

Следовало проверить себя в новом стиле рывка. В воскресенье 26 января я выступил вне конкурса на соревнованиях молодых штангистов Москвы. Прохладно, неуютно чувствовал я себя. Задолбить едва ли не десятилетием управление штангой в "ножницах" - и теперь все забыть. В новом стиле каждое положение чужое, неудобное. Я просто выхватывал штангу, не управлял ею - это стало ясно.

28 января "Советский спорт" сообщил о моем выступлении:

"Власов попросил установить на штангу 168 кг. Этот рекордный вес он вырвал с третьей попытки. Примечательно, что олимпийский чемпион изменил способ подседа под штангу: перешел с "ножниц" на "разножку" ("низкий сед".-Ю. В.)...

Рекорд был установлен с такой легкостью, что специалисты ожидают от Власова в ближайшее время нового мирового достижения в этом упражнении.

Итак, теперь все четыре рекорда мира (в каждом из упражнений троеборья и сумме троеборья.-/О. В.) для атлетов тяжелого веса принадлежат советскому богатырю Юрию Власову".

Рекорд в рывке часто ускользал от меня в годы владения титулом "самый сильный в мире". Теперь я надеялся прочно привязать его к себе.

Я не владел техникой этого упражнения. Я рвал на силу: грубо протаскивал штангу наверх - и подсаживался под нее. Ни мощного, разового подрыва, ни темпового, резвого и слаженного ухода вниз, под штангу,- только одна грубая сила.

Легкость, которую отметили специалисты, тоже была от этой новой силы.

Глава 208.

Необычностью веяло от зимних месяцев. Какой-то миг в жизни - взять золотую олимпийскую медаль. Никто не хотел упустить этот миг. Затрещали мировые рекорды по всем видам спорта. Газеты, журналы день ото дня пухли новостями.

Нашей сборной по тяжелой атлетике уже не угрожала команда Хоффмана. И все же мы чувствовали себя слабее, чем перед Играми в Риме.

"Хотя наша сборная возвратилась из Стокгольма с девятой "короной" чемпиона мира, ее выступление привычного резонанса не вызвало. И дело тут не только в том, что на этот раз наши атлеты привезли на одну золотую медаль меньше, чем с предыдущего, будапештского первенства.

После Стокгольмского чемпионата возник, и не без основания, тревожный вопрос: "На что мы можем рассчитывать в Токио, если запас победной "прочности" на мировом помосте продемонстрировал только Юрий Власов?.."

Как известно, в Стокгольме наш атлет легчайшего веса Алексей Вахонин сумел вырвать победу у японского дуэта - Сиро Исиносеку и Хироси Фукуда. Удастся ли ему повторить успех? Ведь Вахонин намного старше своих опасных соперников, он прогрессирует медленнее, и главное - они будут выступать дома... Пока очень слабые у нас надежды и на атлетов полулегкого веса. Прочные позиции в легкой весовой категории... Однако после стокгольмского урока, преподанного поляками Марианом Зелинским и Вольдемаром Башановским, нужно помнить, что рекорды - еще не победа. Отдавая должное прославленному полусредневесу Александру Курынову, нельзя умолчать и о его грозном сопернике - венгре Михае Хуске... По мнению Рудольфа Плюкфельдера, в средней весовой категории вне конкуренции находится венгр Дёзе Вереш. "Только непредвиденный несчастный случай,- говорит Плюкфельдер,- может лишить Вереша золотой олимпийской медали". Нет пока у нас и полутяжеловеса, который сумел бы победить англичанина Луиса Мартина и поляка Иренеуша Палинского. На этом не очень-то радужном фоне гордо звучит только имя Юрия Власова...

Возросшая конкуренция предъявила исключительные требования к лидерам - спортсменам СССР и США. Американские штангисты оказались обезоруженными. В командном зачете они откатились на четвертое место и лишились всех мировых рекордов..." (Советский спорт, 1964, 30 января).

Старый Хоффман сделал все для любимой "железной игры". Благодаря ему она обрела в Соединенных Штатах определенный размах. И вот вместо удовлетворения - сплошные разочарования. Американцы становились зрителями в этой большой забаве.

Глава 209.

В феврале на I Международном конгрессе тренеров и представителей национальных федераций тяжелой атлетики в парижском Национальном институте спорта собрались восемьдесят делегатов из тридцати стран.

"Я не говорю по-английски, а Боб Хоффман изъясняется только на родном языке,- писал Красовский в "Русских новостях".-Чтобы узнать мнение американского специалиста, я вывел на клочке бумаги: "Токио - Власов - 195+170+215=580, Жаботинский -180+ +170+210=560??" Боб Хоффман изучил мою записку, ткнул пальцем в цифру 170 (это результат в рывке.-Ю. В.), подумал и сказал: "Власов йес, о'кэй! Жаботинский?.. Гм, гм..." И отдал мне бумажку. Тогда я нашел переводчика и задал вопрос: "Будет ли Шемански участвовать на Олимпиаде в Токио?" Боб Хоффман ответил: "Норберт и Гэри наберут форму, если все будет в порядке. 0'кэй, они получат медали". Переводчик добавил: "Он не сказал - какие". Не готовит ли старая американская лиса новое "чудо" для будущей Олимпиады?.."

Не готовил. Возраст исключал необходимый рост Шемански, он не поспевал за результатами, хотя и прибавлял в собственном весе. Губнер оказался неприспособленным к "железной игре". Нужен талант силы. Внушительные мышцы, молодость и желание еще ничего не значат.

Бытует ошибочное представление о самых сильных: ладони-лопаты, саженные плечи, толстенное чрево, шея бревном и не поступь, а сотрясание почвы. Громада туши выдается за силу. Умение поглощать непомерное количество пищи и водки тоже сходит за силу. И это устойчивый, живучий предрассудок. А ведь все эти люди, поставленные в тренировки, все без исключения, оказывались беспомощными, в лучшем случае выполняли норму "мастера".

Все это не может иметь ничего общего с настоящей большой силой. Ее прежде всего определяют качество мышечной ткани, нервная система, способность организма усваивать физические и нервные нагрузки, и конечно же воля.

Кроме того, на мой взгляд, "умная" сила всегда имеет преимущество перед животной силой. Тут уже почти все определяется свойствами нервной системы.

Это не имеет прямого отношения к Губнеру, но его внешность (действительно атлетическая, могучая) оказывала определенное воздействие на людей, даже искушенных в силе.

Сколько их прочило ему самые великие победы!

Глава 210.

Вот выдержки из моего дневника:

"...Понедельник, шестнадцатое марта. В субботу сознательно пошел на серию тяжелых тренировок. Без них не будет заданного роста силы. Следует выдерживать их до пятнадцатого апреля. Объем работы в субботу - 12 тонн, интенсивность - 185 кг. С тренировкой справился просто, оставался запас. Но, очевидно, относительно высокая интенсивность подействовала возбуждающе. Дома не мог сидеть от возбуждения. И не ночь - тревожное забытье. Проснулся под утро - и жадно глотал воду. И не позвоночник - огненная боль.

Сдавал рассказы К., он редактирует мою книгу, известный детский писатель. Я рассказывал о тренировках, он недоверчиво улыбался. Конечно, я выдумщик, я все преувеличиваю!..

Надо снова садиться и писать и еще поправлять рассказы из сборника, а сил нет. Когда же кончится эта жизнь в насилиях над собой?..

И опять ночь. Глаз не сомкнул. Противная это штука: лежишь с открытыми глазами в темноте - и какие только глупости не лезут в голову. И жар морил безбожно...

Но этот год олимпийский и мой последний год в спорте - надо выбрать силу...

Девятнадцатое марта. Вчера не поехал на тренировку: крепко температурил, хотя тренируюсь и с температурой, болезнь тянется четвертую неделю. И опять ночь без сна. Лежал и вспоминал последние годы. Ничего, кроме изнурительных тренировок и работы за письменным столом. Пытался заснуть. Задремал раз, другой - и уж потом совсем не заснул. Лежал и слушал ветер. Второй день отчаянно дует ветер.

Останутся ли силы писать после такого спорта?.. Включил свет и читал... Только ни о чем не думать. Около пяти утра заснул. На тренировку не поехал, но писал много. С двадцатого марта буду тренироваться без пропусков. Переведу болезнь в работе..."

Глава 211.

21 марта в спортивном зале "Крылья Советов" открылись ежегодные соревнования на Приз Москвы. Газеты посетовали, что я не выступаю. Я действительно прихварывал. Однако и делать мне на соревнованиях было нечего. Я пребывал в разборе, то есть целиком во вспомогательных упражнениях, и решил в олимпийский сезон не нарушать очередность нагрузок.

Во вторник 24 марта лицевую страницу "Советского спорта" заняли строки: "Олимпийский размах. Богатырские рекорды: рывок- 168,5 кг, толчок-213 кг, сумма троеборья - 560 кг (180+167,5+212,5)". И фотография Жаботинского.

Результат в сумме троеборья не смутил. Я имел здесь в запасе не один десяток килограммов. Опасаться молодости Жаботинского тоже не приходилось. Я старше всего на три года. Правда, изношенность у нас разная...

Меня встревожил толчок Жаботинского. Это было по-настоящему внезапное явление.

На какое-то мгновение я лишился титула "самый сильный в мире". Спустя несколько месяцев я все вернул на круги своя: сначала - на чемпионате Европы, позже - на выступлении в Подольске.

На тренировках всегда достает зевак. Теперь я выставлял их. Это были не атлеты и не специалисты. Истинные атлеты и знатоки ведут себя иначе. Страсти нагнетались с каждым днем. Черные страсти, от травли...

Нездоровым, гнилым был этот интерес к тренировкам.

А лихорадка гнездилась во мне: ни дня покоя.

Вот, к примеру, дневниковая запись 4 апреля:

"Все бы ничего, да почти второй месяц какая-то непонятная и злокозненная лихорадка. С утра температура, и я как в огне. Голова чугунная. И мерзну, мерзну! К полудню чувствую себя неплохо, а вечером - озноб. Измучен вконец.

С лихорадкой тренироваться и вовсе несладко. В каком-то двойном огне - и от тренировки, и от болезни. После тренировки ноги дрожат, от слабости готов свалиться. Со мной такое впервые. Правда, нечто похожее все же было в Париже, на выступлении весной 1962 года.

С литературой не ладится. Работаю из последних сил. И даже спад в нагрузках, за которыми отдых, не радует. Заезжен экспериментальными тренировками и литературными нагрузками (по пять-шесть часов за рукописями).

Вчера пять часов кряду записывался на радио. Вымотался, но интересно. Вдруг увидел, что мой готовый рассказ очень слаб. А мне-то казалось!.. Ехал после записи по вечерней Москве. Прохожих мало, хотя на улице и не так сыро. Сегодня первый такой день после ненастий - бледная голубизна, словно выстиранное небо..."

Глава 212.

Есть привычка к труду, а есть потребность и, что выше всего, призвание. Есть страсть создавать новое, назначенность к этому новому.

"В семьдесят восемь лет, простонав всю ночь, Ренуар заставлял нести себя в мастерскую..." Скрученные ревматизмом пальцы не держали кисть. Ее привязали к руке. Ренуар писал, подпирая правую руку левой. И так много лет. (Из воспоминаний А. Воллара.)

Призвание - уже своего рода долг. Поступить иначе ты не можешь. Но тот, кто хочет добиться успеха и чувствует себя способным, должен отказаться от подражания. Да, усвоить все прошлое и пойти своей дорогой.

Мир стремится к совершенству. Это в природе материи. Лишь наиболее совершенное и есть наиболее жизненно стойкое. Совершенство в искусстве, науке и любой деятельности человека - проявление этого всеобщего закона. Совершенство - это потребность, это внутренняя необходимость развития. Совершенство - это всеобъемлющий закон природы и человеческого общества...

Уйди так глубоко в себя мечтой упорной,

Чтоб настоящее развеялось, как пыль!..

И тогда, и особенно теперь не покидает мысль: а если бы отдаться тренировкам без остатка - весь спорту! Что за результат можно было бы добыть! Понятно, любой результат обречен на заурядность времени. И все же...

И все же сколько бы я ни тренировался, измождения не ведал. Я уставал до немоты мышц, до обезвоживания организма, но после короткой паузы снова оживал и был готов к работе. И я работал. Даже кожа на руках не всегда выдерживала, лопалась обувь, сгорали рубашки, а я все еще был могуч силой...

Благословенна работа.

Сочна и правильна жизнь, осмысленная через работу. Крепка здоровыми чувствами. Все мгновения полновесны. Ни единого дыхания вхолостую. И вся земная твердь особенно близка и понятна...

На мой взгляд, атлет значителен не победами. Новое, что несет с собой атлет, и превращает его в настоящего чемпиона - чемпиона среди чемпионов, в имя среди тысяч медальных имен - в этом значение такого человека.

Борис Кузнецов в книге об Альберте Эйнштейне писал: "Гений не тот, кто много знает, ибо это относительная характеристика. Гений много прибавляет к тому, что знали до него... Эпигоны гения знают, как правило, больше него, но они не прибавили ничего или почти ничего к тому, что люди знали раньше, их деятельность характеризуется, может быть, большим объемом познанного, но нулевой или близкой к нулю производной по времени..."

Своим существом большой спорт не составляет исключения. Он тоже - от жизни общества. И при всей внешней далекости от науки подчинен тем же законам. Ее категории приложимы и к его смыслу. Все в развитии человечества переплетено в единый клубок общего.

Тяжело и жалко смотреть на людей, которых страх смерти вынуждает жить с опущенной головой и в вечном бережении каждого шага.

Да пусть она провалится, смерть, чтобы она, пока бьется сердце, диктовала поведение! Пусть подождет в передней, а еще лучше - на дворе, под дождем и в слякоть. Никто, пока я жив, не станет хозяином моих страстей и желаний. Никто и никогда не затенит мне солнце.

Смерть есть, но это не значит, что ты у нее в холуях.

Пока я жив - буду искать радость и улыбку себе и людям.

Я склоню голову только перед радостью - "радостью, имеющую тысячи лиц...".

Слово "подвиг" - производное от слова "движение". Подвиг - это значит что-то продвинуть, вырвать из заурядного, познанного. А это всегда - новое.

Поиск по сайту: