КОРОЛЕВА-ШЛЮХА И ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ УПАЛ

(QUEEN BITCH AND THE MAN WHO FELL)

Коринн Шваб. Именно я впервые отметила ее как потенциальную кандидатуру на должность персонального ассистента Дэвида. Я заметила, как тяжко она трудится, еще когда она работала временной секретаршей в лондонском офисе “Мэйн Мэн”. У нее были и преданность, и решительность, и она всегда четко выполняла то, что ей поручали. Так что я подружилась с ней и рекомендовала ее Дэвиду. Вовсе не повредит, думала я , что у нее хорошие отношения с Тони Дефризом; можно было избежать столкновений, если бы у Дэвида был преданный поверенный в делах с “Мэйн Мэн”, который нравился бы и Тони.

И Коринн действительно была предана Дэвиду. Я сразу поняла это, потому что у нее в глазах появлялось это обожающе-собачье выражение каждый раз как Великий оказывался неподалеку от нее. Но ее обожание не было преходящим; она до сих пор с ним – прилипла, как клей, и ничто не смогло ее отклеить.

Так что из всех алтарных прислужников церкви Дэвида Боуи она оказалась и самой долготерпеливой, и самой привилегированной. Дозволили ли ей вкусить от святой плоти, не знаю. Подозреваю, что по началу – скорее всего, потому что Дэвид именно так метил свою территорию.

Коринн была среднего роста, с вьющимися темно-каштановыми волосами и карими глазами. У нее было не много запоминающихся отличительных черт, если не считать исключительно узкой верхней губы, к тому же ходили слухи, – но, насколько я знаю, не подтвердились, – что у нее три соска. Короче, сплошной шарм и секс-эпил. Она была американкой, выросшей во Франции; ее отец был фотографом, а мать – психиатром. Помимо прочего, это давало ей возможность сказать “мне нужен еще один рецепт валиума” на трех языках – на беглых английском и французском и вполне сносном немецком. Ее привычки, похоже, диктовались ее целеустремленностью; люди, зацикленные на контроле, часто демонстрируют интенсивную сфокусированность – такую, с какой она сконцентрировалась на Дэвиде, не слыша ничьих голосов, кроме его. А может, она просто следовала своим природным инстинктам, так что мне никак не отвязаться от сравнения с собакой: преданность, сфокусированность, внешний вид, скромный коэффициент интеллектуальных способностей – но нет, никак не могу вспомнить достаточно непривлекательную породу собак, которая могла бы сравниться с нашей дорогой Коринн.

Так что у вас теперь, верно, сложилось представление. Эта женщина была настоящей костью в горле для всех, кто чего-то хотел от Дэвида, потому что они могли попасть к нему только через нее, а для меня – еще более толстой костью в горле, и по той же самой причине. Дэвид использовал Коринн абсолютно для всего – она подавала ему напитки, вызывала его любовниц, делала все, что нужно было, но, главное, он использовал ее для того чтобы отрезать доступ к себе. Она стала его привратницей, и, по мере того как его сердце все болше остывало ко мне, я стала номером первым в списке людей, которым нужно было дать от ворот поворот. Надеюсь, что вы не можете себе представить, насколько это было ужасно.

Ее контролирование пространства вокруг Дэвида очень быстро усиливалось во время нашего пребывания на Дони-драйв, а после того как Нечистый в бассейне намекнул нам, что его гостеприимство исчерпалось, контроль Коринн усилился еще больше. Именно она, а не я, подыскала наш следующий дом, в Бель-Эйре; таким образом, она определила, и каким должно быть окружающее МЕНЯ пространство. Это было просто ужасно: не дом, а кошмар – темный и, хоть и отличающийся конструкцией от нью-йоркского дома на Западной семнадцатой, который тоже подыскала Коринн, по атмосфере почти идентичный. Полностью лишенный света, цвета и грации, он был идеальным пристанищем только для обитателей нор, вроде бедняжки Дэвида.

К той же категории, что и Коринн, хотя явно не к тому же уровню, можно отнести и Кэнди Кларк. Выбранная Николасом Роугом на роль горничной, ставшей любовницей и защитницей пришельца-затворника из “Человека, упавшего на Землю”, она ворвалась в мою жизнь с порывистостью урагана. Когда Ник привел ее на Дони-драйв познакомиться с Дэвидом, она была пьяна (как и сам Ник), а судя по бутылкам, которые она держала под обеими локтями (как и Ник), явно собиралась напиться еще больше.

Было так противно. Ник все время делал прозрачные намеки на тему того, чем они с Кэнди занимались в своем гостиничном номере, прежде чем придти к нам, вместе с прозрачными намеками на тему того, чем они собирались заняться у нас: “Ну, Дэвид, вам с Кэнди нужно было бы узнать друг друга получше... Уверен, ей это понравится... Верно, Кэнди?”

Я пямо обомлела. Не имею ничего против группового секса, но здесь было нечто другое. Ник собирался управлять Дэвидом, предложив ему свою женщину, сразу давая понять, кто из них двоих будет Свенгали. Таковы были в те дни методы Ника, так же как и поощрение размывания границ между сценарием и реальностью. Если персонажи Дэвида и Кэнди, по сценарию, трахались, значит Дэвид с Кэнди должны были трахаться и в жизни.

У меня не было времени на всю эту фигню – это не искусство, это просто извращенные эго-игрушки, – так что я повернулась на каблуках и оставила их одних. Поэтому не знаю, что за игры они разыгрывали в тот день. Возможно, Кэнди с Дэвидом действительно трахались (позже, во время съемок – несомненно), но я сомневаюсь, что Ник принимал участие. Насколько я понимала, он хотел завязать такие отношения с Дэвидом, когда бы они оба знали, что трахают одну и ту же женщину.

Мне не хотелось впутываться во всю эту сцену, хотя именно я первоначально устроила для Дэвида эту встречу; я передала его дела агенту Мэгги Эббот, а та предложила его кандидатуру Нику Роугу, искавшему подходящего элиена. К тому времени, как начались сьемки в Нью-Мексико, мы перебрались в тот ужасный бель-эйрский дом. Дэвид совсем дошел до ручки – только непрерывно работал и нюхал кокаин, а управление Коринн всем его окружением стало почти абсолютным. Так что можете понять, почему я предпочла проводить время где-нибудь в другом месте.

Но меня вызвали обратно. Дэвиду не нравится местная кухня, сказала Коринн, позвонив мне в Нью-Йорк; он (и несколько других людей) нуждаются в гораздо более изощренных кулинарных услугах вашей покорной слуги. И я отправилась на озеро Фентон, в Нью-Мексико, чтобы присоединиться к Дэвиду, Коринн, Нику, Кэнди, Зоуи, Мэрион и всем счастливым киношникам.

Это было уже слишком. Коринн нашла для Дэвида еще один кошмарный дом, на сей раз с заброшенным высохшим бассейном и старым гнездом гремучих змей под полом.

“Какого дьявола ты выбрала ТАКОЕ место?” – потребовала я у нее отчета.

В ответ я услышала, что Дэвиду НРАВЯТСЯ гремучие змеи и заброшенный бассейн. Это романтично. Они встречают ответный резонанс; они подходят его чувству окружающего апокалипсиса.

“Ну, конечно! – сказала я. – Как глупо с моей стороны, я должна была догадаться.”

Сомневаюсь, что до Коринн дошел сарказм. Она была целиком и полностью настроена на Дэвида: режиссер, остальные артисты, ребенок, няня, жена – все они как-то не доходили до нее.

Итак, я принялась за готовку: составляла меню, покупала продукты, вставала каждый день затемно, готовила до рассвета, потом ехала к Лэйк-Фентон и весь день подавала еду в вагончике, припаркованном рядом со съемочной площадкой. Не совсем мое представление о хорошем времяпрепровождении, так что, возможно, я уже была слегка навзводе, когда, зайдя как-то днем в заднюю спальню нашего ранчо, где спал Зоуи, я обнаружила обосновавшуюся там гремучую змею.

Зоуи (слава, те, Господи!) там в это время не было, но с меня и того хватило. Я рванула к Дэвиду, и мне пришлось смести Коринн, которая пыталась не пустить меня.

“Дэвид, это должно прекратиться, – зло сказала я ему. – Если эта особа действует по твоему распоряжению, и если ты именно так хочешь проводить свою жизнь, – прекрасно, но у тебя нет никакого права заставлять нашего сына спать в доме, кишащем ядовитыми змеями, рядом с огромной дырой, куда он может свалиться и разбить голову, только потому что ТЕБЕ нравятся рептилии и заброшенность.”

Кажется, особого впечатления это не произвело – он глянул на меня своими кокаиновыми глазами, пытаясь сообразить, о чем это я, вообще, и, когда сообразил, ему это не понравилось. Только представьте: опять эта Энджи пробивается со своей ненавистной реальностью. Так что я сдалась и уехала. Я отправилась обратно в “Альбукверк-Хилтон”, где остановилась основная часть актерского состава и съемочной группы, и где был устроен офис.

Я позволила там себе немного развлечься, ну и немножко отомстить – тоже. Я набрела на стайку Боуифэнов, путешествовавших по всей стране в надежде встретиться с ним, и купила всем нам выпить, так что мы основательно надрались. Потом я забрала пару девочек к себе в номер и занялась с ними любовью. На следующий день я позаботилась о том, чтобы они встретились с Дэвидом. И тут я поняла, что с меня по горло хватит “Человека, упавшего на Землю”, и отправилась обратно в Нью-Йорк. Е..ть их всех, думала я. Пускай трескают бурритос.

Когда сейчас я смотрю этот фильм, меня поражает, до чего хорошо он получился – я восхищаюсь не столько работой Ника Роуга, которая была замечательна с самого начала, не смотря на его эгоманию и пьянство, сколько работой Дэвида. Зная, какие объемы кокаина он потреблял, и в каком был состоянии, я просто не могу глазам поверить, настолько блестяща его игра. В этом человеке столько таланта, что этот талант выдерживает все, как бы он над собой не издевался.

Но талант не может обнять тебя, поцеловать и сделать так, чтобы все было хорошо.

В месяцы, последовавшие за съемками “Человека, упавшего на Землю” я летала из конца в конец мира: Лондон – Нью-Йорк – Лос-Анджелес – вот основные точки моего маршрута, и Эл-Эй, как всегда, был наименее приятной из них. Все те же ужасные темы доминировали в бель-эйрском доме: одержимая наркомания и одержимая надрывная работа со стороны Дэвида (он пытался работать над тремя альбомами одновременно; одним из них был так и не изданный саундтрек к “Человеку, упавшему на землю”), а со стороны Коринн – решительная опека.

Я поняла, насколько сильна уже стала их с Дэвидом связь, когда как-то днем я довольно резко сросила у Коринн, сколько багажа она приготовила для поездки на Ямайку, где Дэвид собирался записываться. Она огрызнулась мне в ответ, поэтому я тоже рыкнула на нее: “Не СМЕЙ так разговаривать со мной!” Внезапно Дэвид рванул через всю комнату, схватил меня обеими руками за горло и стиснул его.

Он был в слепом бешенстве, вопя на меня, пока его руки сжимались все сильнее, и я уже ударилась в панику. Было такое ощущение, что он и не подумает их разжать...

Коринн оттащила его и спасла меня. Так что, возможно, – вот уж ирония, так ирония! – я обязана ей жизнью.

Впрочем, она просто выполняла свою работу, я думаю. Если бы Великого посадили за убийство, пусть даже непредумышленное, или даже только заподозрили в причастности к загадочному несчастью, произошедшему с его женой, это было бы совсем не круто.

Не хочу вовсе сказать, что Коринн единолично замыслила всю эту фигню со Швейцарией. У нее бы не хватило на такое фантазии; она была рождена выполнять задания, а не придумывать их.

Началось все, думаю, со Стэна Даймонда, адвоката, которого привлек к делу Майкл Липпман в качестве свежего постороннего взгляда на конфликт из-за менеджерского контракта, разгоревшийся между Майклом и Дэвидом. Стэн выдвинул предложение, что Дэвиду нужно получить вид на жительство в Швейцарии, чтобы избежать налогового давления. Если бы Дэвид остался в Калифорнии, ему пришлось бы заплатить, как мне сказали, 300.000 долларов налогов, а таких денег у него попросту не было. Насколько я поняла, скопились налоговые долги за прошлые несколько лет, в течение которых уйма налогооблагаемой налички ухнула в какие-то темные дыры – Дэвидовские носопырки были только наиболее очевидными из них. Теперь для узаконения Боуиевских дел под нежной опекой Майкла Липпмана долги необходимо было покрыть. Огромная проблема.

Я слыхала обо всем этом по кусочкам, намеками и как бы случайными замечаниями, пока наконец не утомилась, не пригласила Майкла со Стэном на обед и не завела разговора напрямую.

Они уклонялись, но, когда я на них нажала, они раскололись, и я получила суть проблемы.

“Неужели подоходный налог в Англии так ужасен, что нет никакой возможности туда вернуться?” – спросила я, уже зная ответ заранее, но надеясь, что это не так.

“Вот именно, – ответил Стэн. – Об Англии не может быть и речи.”

“Ну, тогда остаются только Ирландия, Швейцария или какое-нибудь место на Карибах, верно?”

Стэн состроил кислую физиономию. “Мы попытались со Швейцарией – самый лучший вариант, – но безуспешно. Мы не можем получить там вид на жительство.”

Тут-то меня и задело за живое. Я прямо не могла поверить, что они могут быть такими наивными и близорукими.

“Посмотрите на меня, – потребовала я. – Разве я похожа на милую маленькую безделушку, что у Дэвида по всему дому валяются? Кто его вызволял до сих пор из всех передряг? И кто ходил в школу в Швейцарии? И кто знает не по наслышке, как там дела делаются, и кто знает, кому надо дать на лапу, чтобы они были сделаны?”

Они взглянули на меня так, словно первый раз об этом слышали, и я поняля, что все обстоит еще хуже, чем я предполагала. Дэвиду с Коринн блестяще удавалось держать меня подальше от его дел.

Я задумалась о Швейцарии и увидела некоторые позитивные возможности. Демоны, ведьмы и роудиз с полными сумками кокаина там не водятся, напротив; западный мир веками посылал в Швейцарию лечиться своих больных, пьянчуг и наркуш.

“Окей, – сказала я. – Это будет стоить кое-какой налички, но я вам гарантирую: если вы действительно того хотите, я все устрою.”

Майкл со Стэном согласились, Дэвид – тоже, когда вернулся из туалета. Он удалялся в туалет непрерывно и возвращался, шмыгая носом.

И вот я отправилась в Швейцарию, прямиком к очевидному отправному пункту: к казначею канцелярии моей старой школы, Сен-Жоржа. Она связала меня с нужным адвокатом, специализировавшимся на делах иммиграции, и тот выложил мне все начистоту. А выкладывать было что, поскольку Швейцария ужасно дотошна в вопросах, кого впускать, а кого не впускать, и где и как следует жить тем, кого она впустила.

История о том, как все это сработало, и какие потребовались по дороге крутые виражи и изящные повороты, очень забавна, если вам, конечно, вообще нравятся подобные истории, но она уж слишком далека от главной темы секса, наркотиков и человеческой драмы, чтобы выкладывать ее тут в подробностях. Достаточно сказать, что после хитроумных и удачных переговоров я добилась всего, чего мы хотели, и даже большего: легального вида на жительство в Блонее – очаровательной деревушке над Женевским озером возле Монтре, во франкоговорящей части страны – и почти смехотворно низкого подоходного налога около десяти процентов.

Он был так низок, потому что я приманила швейцарцев на кое-какие привлекательные для них вещи: им понравилась перспектива притока больших денег в их страну в виде Дэвидовских доходов, в настоящее время невысоких из-за разбоя его предыдущего менеджера, но которые непременно повысятся при подписании нового пластиночного договора. Но, конечно же, отметила я, со стороны моего мужа было бы большой глупостью подписать такой договор, не обеспечив себе сначала швейцарской налоговой защиты, так что... Они немедленно поняли, зная по опыту такие ситуации, случающиеся с потенциально дойными коровами, и пригласили нас в свою страну.

Было бы неплохо, если бы и Я поняла чертову суть дела. В добавок к экономии на налогах, которую он мог получить, отложив подписание договора с лэйблом до получения швейцарского вида на жительство, Дэвид выигрывал еще от одного преимущества швейцарских законов. В Калифорнии в то время разводные суды руководствовались принципом совместной собственности и начинали всякий бракоразводный процесс с долей 50 х 50. Но в Швейцарии за мужчиной все еще признавалось право первенства. И если верно разыграть карту, любой муж мог избавиться от своей жены задаром.

Я понятия об этом не имела, но уверена, что каждый участник моего маленького званого обеда в Бель-Эйре прекрасно об этом знал.

Не все его участники были на борту, когда состоялся переезд в Блоней. Коринн, этот банный лист, конечно, по-прежнему крепко держалась на месте, да и Стэн Даймонд – тоже, а вот Майкла Липпмана уволили.

От всего этого дельца меня прямо блевать тянет. Стэн, к моему величайшему изумлению, выдвинул мнение, что Майкл вел себя неэтично, и Дэвид решил, что не будет подписывать контракт, который Майкл ему представил. “Неэтичное поведение” заключалось в кратковременном займе, который Майкл снял с Боуиевского счета и использовал на взнос за свой новый дом. Все это было совершенно честно, но Дэвид уже стал таким кокаиновым параноиком (и менеджероненавистником), что, когда Стэн Даймонд обратил его внимание на этот заем, он потерял контроль. Теперь и Майкл, сказал он, грабит его, как все кругом!

На самом деле, Майкл, думаю, был его добрым союзником. Настоящим камнем преткновения в их отношениях стала неудача, постигшая саундтрек к “Человеку, упавшему на Землю”, в которой Дэвид обвинял Майкла. Что же касается займа, то в своем хаотическом душевном состоянии и весь в возведении параноидных защитных стен, он совсем позабыл (или сознательно проигнорировал) тот факт, что сам разрешил Майклу занять эти деньги.

Коринн, как обычно, поддержала мнение Дэвида, так что он уволил Майкла, который тут же подал на него в суд и выиграл. Ну, да не важно: Липпман ушел, а Даймонд заступил на его место, и звездолет Боуи устремился в сторону Женевского озера.

И там, по контрасту с жестким, ядовитым Лос-Анджелесом, воздух был чист, пейзаж мил, а общество спокойно. Место, которое я нам подыскала, было просторным, очень швейцарским гнездом, с семью – восемью ванными комнатами, домиком садовника и полудюжиной акров земли над Блонеем. У него даже имелось имя – “Кло де Мезанж” (“Сорочье угодье”), и оно было более чем подходящим. Я перевезла нашу мебель с Оукли-стрит, Мэрион с Зоуи въехали в дом, и вот мы снова зажили настоящей жизнью. Вот ЭТО уже ничего не имело общего с кокаиновой дырой.

Для Дэвида в этом-то проблема и заключалась. Когда он в конце концов появился вместе с Коринн, до этого месяцами неспособный расстаться со своими драгоценными кокаиновыми лос-анджелесскими связями, он прошелся по нашему роскошному дому, и было видно, что он его ненавидит. Он попытался притвориться, что дом ему нравиться, но у него на лице был написан ужас. Это была просто не его сцена.

Таким и был весь его настрой, пока он жил в “Кло де Мезанж”: он топорщился, замкнулся и рвался куда-нибудь в другое место. Он ухватился за первый подвернувшийся шанс сбежать оттуда – показания по делу, затеянному против него Майклом Липпманом. То, что он вынужден разбираться со всеми этими делами, просто сводит его с ума, сказал он, так что ему нужно побыть в одиночестве. Он сбежал в какой-то отель и велел Коринн говорить мне, что она не знает, где он.

Он вернулся, но к тому времени Я уже не могла выносить его присутствия, так что я улизнула в Морокко с Роем Мартином. И после этого, хотя мы с Дэвидом и проводили недолгое время в одном и том же доме, мы жили совершенно отдельными жизнями. Если я приезжала в “Кло де Мезанж”, его там не было, и наоборот.

По-своему, в своей холодной логике, такая ситуация срабатывала, потому что, даже если самые глубокие мои чувства катились в пропасть, Дэвида, по крайней мере, не было рядом, чтобы испортить мне остатки веселья, за которым я коротала ночь. Подозреваю, он обо всем знал или хотя бы знал, что может в любой момент все узнать. Рой Мартин, видите ли, был не только моим любовником, но и другом Дэвида. Не знаю, кому на самом деле он хранил верность. Подозреваю, только самому себе. Я знаю, что Дэвид доверил ему присматривать за мной, и когда я думаю об инциденте, оказавшемся в будущем роковым для меня, верность Роя Дэвиду представляется мне более чем подходящей.

Так называемый инцидент, кстати, был самым обычным секс-пприключением с участием Роя, меня и Д. – одной героиновой дилерши, – но на сей раз Рой вдруг вскочил в какой-то момент и сказал: “Подержите позу, девочки, подержите! Вы выглядите просто ох...нно замечательно, мне просто необходимо это сфотографировать!” Я была так обдолбана, что даже не задумалась об этом, и с удовольствием попозировала, пока Рой отснял пару поларойдов. Впрочем, когда в голове у меня прояснилось, я осознала ответственность. Я не могла разбрасывать такие фотографии по дому: их мог увидеть Зоуи. Так что я спрятала их в домашний сейф.

Там они и лежали, ожидая, когда могут понадобиться – развлечь, завести или еще для чего-нибудь.

В следующие месяцы Дэвида тянул к себе Берлин, а меня – Лондон. Никто из нас официально не жил в этих городах, потому что швейцарцы относились к своему виду на жительство очень серьезно и требовали, чобы пребывающие на их территории иностранцы жили большую часть времени “дома”. Так что вы либо “останавливались”, либо “работали”, либо “отдыхали” в вашей лондонской или берлинской квартире или еще где-нибудь и возвращались в Швейцарию, когда это было необходимо. Все равно что выходить на работу после чудесного, но строгого распорядка какого-нибудь санатория.

Мои дела в Лондоне, Нью-Йорке и других местах не вызывают во мне нежных воспоминаний. Я понимала, что мой брак обречен, поэтому старалась устроить себе отдельную независимую жизнь. У меня была своя маленькая квартирка в Лондоне, и я работала в “Кризис-кабаре” вместе с Роем Мартином и другими, но в глубине души не желала мириться с тем, что стряслось в моей жизни. Я злилась, мне было очень грустно, я просто сходила с ума и поэтому я подсела на наркотики. Я села на героин, который до этого принимала время от времени, с тех пор как меня к нему приобщили, и я нашла себе идеальную компанию для такого стиля жизни: Кита Пола, нью-йоркского музыканта, тогда работавшего на Хартбрейкеров, пост-Нью-Йорк-Доллзовскую группу глиттер-панк-хард-рокеров. Кит был близко знаком с героином – он знал эту жизнь, знал правила и связи, так что мы оказались парочкой еще одних архитипичных пижонских представителей середины семидесятых – бледных, опустошенных джанки от шоу-бизнеса в черной коже и... влюбленных?

Дэвидовская сцена была такой же безмазовой, но в другом роде. Берлин для него олицетворял еще один его пунктик: немецких художников-экспрессионистов и мистическую подоплеку нацистской культуры. Впервые я услышала как он обсуждал всю эту мрачную нацистскую преисподнюю с Лу Ридом и Игги Попом, когда те приехали в Лондон. С тех пор, как будто, она все сильнее завоевывала его воображение.

Он вовсе не был, как это выставила английская бульварная пресса, влюблен в тупые, упрощенческие расистские аспекты фашистской идеологии, и он был в полном бешенстве, когда одна лондонская газета напечатала его снимок с поднятой в предполагаемом фашистском приветствии рукой на вокзале Виктория при его возвращении из Берлина в Лондон. Он объяснил, что фотограф подловил его на пол-пути этого жеста, и отрекся от нацизма в целом и от одной фразы, которую он, якобы, изрек, в частности: “Я верю, что Британия может толко выиграть от правления фашистского лидера. Ведь фашизм, в конце концов, это просто разновидность национализма.”

Не думаю, чтобы он мог купиться на расхожую “дегенартов – в газовые камеры”-версию философии “господствующей расы”. Думаю, во-первых, он хотел просто поднять бучу, а во-вторых, как он сам это объяснил, его интересовала “мифология... Артуровского периода и магическая сторона всей этой наци-кампании”. Вот это звучит похоже на того Дэвида, которого я знала. Кстати, он же сам впоследствии заметил: “Я тогда был совершенно вне себя, окончательно спятил.”

Берлин привлекал его другими вещами. Дэвида привлекала атмосфера города “отрезанного от всего мира, искусства и культуры, умирающих без надежды на возрождение” (это было задолго до падения Берлинской Стены и задолго до того, как Берлин снова стал бурлящим европейским центром), и он выбрал самый неприметный, анонимный и культурно бесцветный район города – Шенеберг, известный, в основном, скоплением турецких иммигрантов. Он поселился в квартире над автомастерской, а обедал в кафе, где обычно столовались рабочие. К слову об отстраненности.

Я совершенно не выносила его восхищения всей этой холокостовской магией и мрачными бесцветными местами, но когда он начал рассказывать о Роми Хааг и ее кабаре-театре, я заинтересовалась. Тот факт, что у него была интрижка с Роми не имел особого значения. В сексуальном смысле она, в общем-то, не представляла из себя ничего нового, поскольку у него всегда на прицепе был выводок мальчиков и черных женщин (хотя все же она была достаточно интригующей вариацией – транссексуал, изображающий трансвестита). Но таланты Роми, как и замечательные театральные постановки в ее маленьком клубе, действительно впечатляли. Поход в этот клуб означал прорыв в иные времена – на десятилетия назад, в Берлин Кристофера Ишервуда, в дни великого расцвета кабаре до прихода Адольфа, русских и американцев, превративших этот андеграунд-город просто в мучительно загибающуюся свалку. Роми была необыкновенно отрывной и утонченной.

В музыкальном смысле Дэвид был на подъеме, чувствуя в себе нечто новое и свежее, опустошив все возможности предыдущего своего увлечения. А это означало, что он обратился к новому источнику идей и энергии, в данном случае – к Брайану Ино, которого знал еще с тех пор, как Рокси Мьюзик выступала разогревом для Зигги и Спайдеров во время триумфального британского турне 1973 года. Они с Ино создали в Берлине альбом, подходяще названный “Low”. К тому же Дэвид много работал с Игги, кроме прочего, продюсируя его альбом “Lust for Life”.

По-видимому, в Берлине он приблизился к поворотной точке, по крайней мере, он уже оттолкнулся от самого дна. Самое главное, он больше не принимал столько кокаина, сколько раньше, если вообще принимал; Коринн нашла ему в Швейцарии терапевта, и, по-видимому, это возымело определенное действие. Но, хотя это означало перемену в сознании – “Боже, может быть, эта штука действительно вредит мне!” – в практическом смысле это мало что меняло. Каждый раз, как я навещала его в Берлине, он либо пил, либо уже был в стельку пьян, и пребывал в таком же стрессе, как и в свой самый тяжелый период, когда он за ночь принимал по нескольку граммов кокаина. В одно из моих посещений он дошел до того, что ему показалось, будто у него инфаркт. Я немедленно доставила его в британский военный госпиталь, где доктора осмотрели его и пришли к заключению, что сердце у него в полном порядке, только ему следует немного расслабиться.

Мои визиты не приносили мне никакой радости. Видеть Дэвида было больно, а Зоуи, которого против моей воли определили в школу при британском военном корпусе, – еще больнее. Вернее, повидать Зоуи было хорошо, а вот расставаться с ним было мучительно. В этот период я начала полностью осознавать, что происходит: Дэвид полностью исключил меня, списал со счетов, и это значило, что он заберет Зоуи с собой.

Понимаете, Зоуи всегда был чем-то вроде моего дара Дэвиду. Родив своему психически хрупкому мужу ребенка, я дала ему нечто, для чего стоило жить. И тогда – особенно тогда, в самый тяжелый для Дэвида период – я не собиралась отнимать этого дара. Поэтому я знала, что не буду сражаться за опеку над Зоуи, а следовательно знала, что потеряю его. Это было самое худшее; все равно что согласиться на ампутацию.

Моя злость была очень сильна и глубока. Она обратилась вовнутрь, отравляя меня, но она должна была вырваться наружу, хотя ее настоящий виновник был вне досягаемости. Как я знала из своего богатого и горького опыта, Дэвид мог ответить на злость только двумя способами: либо он становился безучастным и дистанцированным и начинал планировать ваше исключение, либо он прибегал к физическому насилию. Последнее я испытала на своей шкуре только один раз, но мне вполне хватило.

Коринн, с другой стороны... Коринн была его орудием. Она была вышибалой и наемным убийцей, она выполняла за него черную работу и отвечала за все последствия. Имея ее при себе, он мог вести себя, как ему заблагорассудится, не неся никакой ответственности за свои действия. В политике это называется “отгораживаться”.

Так что, я нацелилась на Коринн. Поняв, что мы с Дэвидом никогда не договоримся до тех пор, пока он будет впутывать ее между нами, я приняла решение и заявила ультиматум. Как-то вечером за ужином в одном из этих типично немецких обожаемых им отвратных ресторанов, где подают всякую дрянь, я бросилась в пропасть.

“Дэвид, – сказала я. – Мне нужно, чтобы ты уволил Коринн.”

Гравитация никуда не девалась. Ангелы не пришли мне на помощь. Он отказался.

Тогда зашла речь о разводе. Он предложил, чтобы я первая подала на развод, но я отказалась: обещание, которое я дала ему на Плэйстоу-гроув и при регистрации нашего брака не предполагало, что я просто так уйду. Это оставляло ему только один выход: тогда он сам подаст на развод, сказал он.

Было так странно. Окончательная разборка принесла освобождение. Даже подняла настроение. Мой мозг, думаю, лихорадочно заработал, принимая новую информацию и оформляя ее таким образом, чтобы удержать меня от самоубийства... “Теперь, когда я больше не замужем за ним, все будет по-другому, – крутился у меня в голове успокаивающий рефрен. – Мы снова сможем быть друзьями и партнерами.”

Не знаю, почему Дэвид тоже повеселел – возможно, просто почувствовал освобождение, выговорившись, – но он явно оживился, и вскоре мы уже общались лучше, чем многие годы до того. Даже отбросы на тарелках перед нашим носом показались едой.

Впрочем, они сочетались с огромными порциями алкоголя, которыми он себя накачивал, что не замедлило сказаться на нем еще до наступления ночи. К рассвету я держала Дэвида за талию на улице перед его домом, пока он заблевывал свои ботинки.

И это был один из тех странных моментов истины между людьми. Поддерживая его и глядя на него, я внезапно осознала, как же сильно я до сих пор люблю этого человека; вместе с тем к этому примешивался забавный иронический аспект. Блевотина, стекавшая с Дэвидовских губ на берлинскую мостовую привела мне на ум те бессчетные случаи за все эти годы, когда пресса, фэны и даже другие музыканты помельче скапливались вокруг него с микрофонами и ручками наготове, в ожидании его бесценных слов.

Я покачала головой, смеясь, и подмигнула ему: “Ну что, бэби, – умудрилась сказать я, – похоже, это только доказывает, что не все слетающее с твоих губ достойно записи.”

Он по-началу тупо взглянул на меня снизу вверх, а потом тоже расхихикался.

И в этот момент мы словно снова по-настоящему соединились. Мы поднялись в его квартиру и занялись любовью впервые за многие годы.

Так продолжалось три дня, и это было хорошее время. Странно-эротическое, почти с оттенком беззакония, как если бы решение развестись превратило нас из мужа и жены в брата и сестру, занимающихся друг с другом нехорошими делишками. Я начала думать, что, возможно, как было вначале, мы ввязались в какое-то новое, неиспытанное, возбуждающее приключение.

Но это была только фантазия. А реальность заключалась в Коринн. Я из-за чего-то повздорила с ней, и это кончилось тем, что она сбежала из квартиры (где у нее была собственная комната). По мне, так прекрасно – чем меньше Коринн, тем лучше, но Дэвид был очень расстроен. Он немедленно переключил все свое внимание с меня на телефон и, пока я слушала, он обзванивал весь Берлин, разыскивая ее, с таким волнением и беспокойством, какого я не могла припомнить по отношению ко МНЕ со времен “Хэддон-Холла”. В конце концов он ее нашел и ушел из квартиры, чтобы с ней встретиться.

Я стояла, ощущая, как падаю духом. Потом я отправилась в комнату Коринн, собрала все ее шмотки и подарки, которые я подарила ей в лучшие времена, выбросила их из окошка на улицу, потом вызвала такси и села на первый самолет до Лондона. И это был конец для нас с Дэвидом.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Дэвид развелся со мной по швейцарским законам; окончательное решение суда было вынесено в 1980-м. Он предложил мне выплатить 750.000 долларов за 10 лет, больше – ничего.

Благодаря предвзятости швейцарского законодательства, тому факту, что я не добивалась опеки над Зоуи, и, главное, поларойдовским снимкам, которыми Рой Мартин снабдил Дэвида, он, возможно, не обязан был мне выплачивать даже этого. Он настаивал на исполнении пункта договора, по которому я не имела права обсуждать наш брак в средствах массовой информации, срок которого теперь истек.

Дэвид по-прежнему жив и зоров и живет в Швейцарии, все также развлекая нас созданием стильных версий самого себя.

Зоуи остался со своим отцом. Предписание гласило, что я имею право видеться с ним два раза в год. После Берлина он ходил в школу в Лозанне, потом посещал “Гордонстаун”, шотландский ультра-эксклюзивный интернат для британской элиты. Примерно в это время он решил называться Джо (а вы бы?!), а еще через несколько лет он решил, что не желает ни видеться со мной, ни разговаривать. Теперь ему 21 год, и он превратился во взрослого человека, которого я не знаю.

После Берлина я виделась с Дэвидом один-единственный раз: в Лозанне, в кафе, где-то посередине между офисами наших адвокатов. Он был со мной открыт и добр, но что толку? Он был там, только чтобы подписать бумаги о разводе.

Мне было худо, грустно, я была обдолбана и потерянна. Мне хотелось наложить на себя руки, но я знала, что я этого не сделаю. Я уже дважды пыталась – первый раз в Швейцарии на Рождество 1977-го, когда я приехала и обнаружила, что Зоуи не там, как я ожидала, а в Берлине с Дэвидом. Второй раз – в Нью-Йорке, три-четыре месяца спустя. Второй раз я чуть было не преуспела в этом. Меня спас нежданный гость; он вызвал скорую, обнаружив меня в ванне в коматозном состоянии от супер-дозы экванила. Помню, санитары уронили меня по дороге в больницу, и я сосчитала ребрами два лестничных пролета – интересно, не пытались ли они мне преподать урок: “Самоубийство это некрасиво, бэби. Либо делай его как надо, либо вообще не делай.”

Я сбежала из Нью-Йорка, от всей этой джанки-жизни и клинической депрессии: отправилась в Калифорнию, к хорошим друзьям, и начала отстраивать все заново. Я прекратила пытаться убить себя и нашла много новых приключений – очень много, по всему миру с самыми разными отрывными и замечательными людьми. Пришлось мне пережить и ужасные времена (еще один разрушенный брак, например), но и получить настоящее благословение (прежде всего, мою дочь, Сташу). Но это уже другая история. Достаточно просто сказать, что годы, которые я прожила без Дэвида отнюдь не были унылыми. И, если у меня есть какая-то власть над своей судьбой, будущие годы тоже не будут.

Оглядываясь назад, я вижу, что моя жизнь с Дэвидом была разрушена силами, которые я не могла контролировать, которые даже не могла понять. Я никогда до конца не осознавала, до какой степени беспомощна я была против его скрытности, эмоциональной холодности и склонности к наркозависимости. Теперь я понимаю, что ничего не могла поделать, а то, что я делала, не имело значения. У него было назначено свидание со своим собственным личным адом, чем бы он там ни был. Се ля ви.

Но я искренне жалею, что он так и не выполз из ракушки и не сказал мне, чего он от меня хочет до тех пор, пока не было уже слишком поздно. Я так никогда и не узнаю, требовалось ли от меня, чтобы я играла традиционную роль жены и матери в самом обыкновенном браке с ним, но я, несомненно, была бы рада услышать такое предложение. Возможно, я бы даже на него согласилась. Короче, у меня не было ни настоящего брака, ни настоящей открытости, которой я ждала от открытого брака: в конце концов я была отрезана ото всего.

Все же, я не жалею, что попыталась. Я все еще верю в принципы, которые привнесла в наши взаимоотношения, и я все еще их практикую. И я по-прежнему горда тем, что эти идеи были услышаны. Не смотря ни на какой крах в своих отношениях со мной, Дэвид действительно выполнил великое задание – возвестить сексуальную свободу и личное освобождение. Он пролил свой свет во множество темных уголков в людях и помог им увидеть себя и, возможно, больше полюбить себя.

И, хотя временами приходилось туго, я бы не променяла всего этого ни за что на свете. Вот это, черт возьми БЫЛА вечеринка!

Поиск по сайту: